Первый русский перевод Нового Завета

Первый русский перевод Нового Завета появился в начале XIX в. и был результатом деятельности Российского Библейского Общества (РБО). До этого времени христиане в России пользовались церковнославянским текстом Нового Завета, возникшим в середине IX в. и прошедшим долгую историю рукописного копирования, редактур и изданий. В домашнем обиходе и школьном преподавании были в ходу также переводы на новые европейские языки. Работа Библейского Общества в России и началась с переиздания славянской Библии и славянского Нового Завета, но вопрос о русском переводе Священного Писания встал довольно скоро: после появления нескольких переводов на языки народов Российской империи было особенно ощутимо странное отсутствие такого перевода на русский язык. Идея перевода Библии, витавшая в либеральной атмосфере того времени, была близка как Президенту РБО князю А.Н.Голицыну, так и самому императору Александру I. Однако в консервативных кругах сама мысль об использовании обиходного, “вульгарного” языка для перевода Священного Писания казалась кощунственной. Немало усилий было потрачено на подготовку общественного мнения к благожелательному приему русского перевода; разумеется, личное покровительство царя служило лучшей тому протекцией.

В феврале 1816 г. князь А.Н.Голицын (он был и обер-прокурором Св. Синода) сообщил Синоду “искреннее и точное желание Его Величества доставить и россиянам способ читать слово Божие на природном своем российском языке, яко вразумительнейшем для них славянского наречия, на коем книги Священного Писания у нас издаются”. При этом предлагалось, чтобы “переложение священного текста на русский язык” было издано вместе с “древним славянским текстом”. Такое издание предназначалось для домашнего чтения, ибо, как было отмечено специально, “само собою разумеется, что церковное употребление славянского текста долженствует остаться неприкосновенным”. Синод, одобряя волю государя, счел, что переложение Священного Писания на русский язык может быть полезно “для чтения людям всякого звания”, и постановил поручить Комиссии духовных училищ найти людей в Петербургской Духовной Академии, способных к делу перевода, с тем чтобы их перевод представить затем в Российское Библейское Общество для рассмотрения и одобрения членами Общества “из духовных особ”, после чего допускалось возможным издать русский перевод Нового Завета параллельно с церковнославянским текстом.

Комиссия духовных училищ в марте 1816 г. предложила свое постановление по этому вопросу. Фактически оно представляло собой руководство для переводчиков и не только определило характер первого перевода на русский язык, но было использовано и при следующем русском переводе, а именно Синодальном, опубликованном в 1876 г.[1]; как кажется, второй перевод гораздо последовательнее реализовал выдвинутые в постановлении принципы. Будет полезно поэтому привести этот документ в почти полном объеме:

“Поручить дело сие ректору Санкт-Петербургской Духовной Академии о. архимандриту Филарету с прочими членами Академии, с соблюдением следующих правил: 1) для поспешности перевод разделить на несколько лиц, коих избрание представляется усмотрению его же о. архимандрита Филарета; 2) первые книги дать тем лицам, которые могут скорее окончить перевод оных; 3) переведенная книга читается сотрудниками, сколько их может собраться, как для усовершения перевода, так и для замечания некоторых слов и выражений, дабы перевод одних слов, по возможности, был один во всех книгах; 4) приготовленная таким образом книга представляется для окончательного рассмотрения при Библейском Обществе”.

Дальнейшие пункты касались уже самого перевода: “5) при переводе никогда не переносить слов из одного стиха в другой; 6) целых членов речи и в одном стихе не переставлять с места на место; 7) слова и выражения, принадлежащие к одному стиху, взаимно перемещать в одном и том же составе речи позволительно там, где сего потребует свойство российского языка и где перемещение способствовать будет к ясности; 8) одно слово переводить двумя, и обратно, позволительно в том только случае, где без сего нельзя обойтись по свойству языка” и т.д.

Далее говорится о том, что следует считать при переводе “оригиналом”: “Греческого текста, как первоначального, держаться в переводе преимущественно пред славенским; но слов, избыточествующих в славенском, не исключать из текста, а токмо отличать их знаками”. Это сложно выраженное определение означает именно то, что при непременном обращении к греческим текстам настоящим оригиналом все-таки был церковнославянский текст Нового Завета. И следующий пункт инструкции подтверждает такое понимание: “величие Священного Писания состоит в силе, а не в блеске слов; из сего следует, что не должно слишком привязываться к славенским словам и выражениям, ради мнимой их важности”, - то есть в качестве нормальной процедуры рассматривался перенос славянских слов и выражений в русский перевод, но переводчикам предоставлялось право иногда отступать от этой процедуры. Но были названы и случаи, в которых обязательно следовало употреблять славянские слова и выражения, а именно: если недостает соответствующих русских слов или соответствующие русские слова “не принадлежат к чистому книжному языку”. Если же присутствие славянских слов делает текст темным и маловразумительным, то употребление их признано нежелательным.

Конечно, определяющим моментом стал замысел параллельного издания двух текстов; естественно, от русского перевода ожидалась полная тождественность славянскому, что и ставило последний в положение образца и подлинника.

О главных качествах, которые должны быть присущи будущему переводу, сказано в весьма общих выражениях: “Главные качества перевода соблюсти должно следующие и в следующем порядке: во-первых — точность; во-вторых— ясность; в-третьих— чистоту”. Требования эти, безусловно, справедливы, но переводы, основанные на них, могут расходиться между собой очень существенно.

Это постановление составлено архимандритом Филаретом (Дроздовым), впоследствии митрополитом Московским, а тогда - ректором Санкт-Петербургской Духовной Академии и одним из главных лиц в деле этого перевода (благодаря энергичному покровительству князя А.Н.Голицына его полномочия были весьма широки).

Специальный Переводный комитет, созданный при Российском Библейском Обществе, рассматривал поступающие переводы и после работы с ними передавал для издания. В 1818 г. уже напечатаны четыре Евангелия. Их переводчики: преподаватель Академии протоиерей Герасим Петрович Павский - Евангелие от Матфея, ректор Петербургской семинарии архимандрит Поликарп (Петр Ефимович Гайтанников), впоследствии ректор Московской Духовной Академии - Евангелие от Марка, бакалавр Академии архимандрит Моисей (Матвей Михайлович Богданов-Платонов), с 1817 г. ректор Киевской семинарии, затем ректор Киевской Духовной Академии - Евангелие от Луки и ректор Петербургской Духовной Академии архимандрит Филарет, впоследствии митрополит Московский - Евангелие от Иоанна. Предисловие к этому изданию также написано архим. Филаретом и опубликовано за подписью трех лиц: митрополита Петербургского Михаила, митрополита Московского Серафима и самого Филарета, ставшего к тому времени архиепископом Тверским. Работа по дальнейшему переводу книг Нового Завета продолжалась. В 1821 г. вышли издания, содержащие, кроме Евангелий, Апостольские Послания и Откровение Иоанна Богослова. К сожалению, в архивных материалах не сохранилось ни точного списка участников всего мероприятия, ни полного исторического отчета о его проведении в жизнь [2].

В марте 1823 г. князь А.Н.Голицын представил в Переводный комитет записку, в которой предлагалось издание Нового Завета только на русском языке, без параллельного славянского текста. Побудительные причины к этому, как сказано в записке, были следующие: во-первых, большинство лиц из тех, кто приобретает славяно-русские издания Нового Завета, уже имеют Новый Завет на славянском языке; во-вторых, печатание двух текстов параллельно делает книгу громоздкой и неудобной для пользования; в-третьих, цена книги возрастает вдвое, по сравнению с изданием только одного русского текста; в-четвертых, формат и величина книги не позволяют ее всегда иметь при себе (на что особенно жаловались люди военные); в-пятых, по причине большого формата и относительной дороговизны славяно-русское издание нельзя ввести во всеобщее употребление в училищах как учебную книгу. Докладывая в Комитете эту записку, Голицын сообщил, что она уже известна государю и что государь “соизволил на напечатание Нового Завета без славянского текста, на основании мнения, в сей записке изложенного”. Таким образом, Комитет приступил к этому делу немедленно, и в 1823 г. вышло первое издание русского перевода Нового Завета уже без славянского текста [3]. Это издание воспроизводилось и в последующие годы до приостановления деятельности Библейского Общества.

В настоящем предисловии мы попытаемся дать оценку Первому русскому переводу с точки зрения той проблематики, с которой сталкиваются библейские переводы вообще. Оценка Первого перевода не может быть сделана без сопоставления его с Синодальным, который и сформировался на базе Первого. Следует иметь в виду, что в состав участников обоих переводов входил митрополит Филарет, бывший главным действующим лицом и в Российском Библейском Обществе в 10-20-е гг., и в Священном Синоде в последующие десятилетия XIX в.

Следование в целом церковнославянскому тексту фактически целиком и полностью освободило переводчиков от самостоятельного решения богословских вопросов в новом переводе. Прежде всего, к этому результату привело усвоение традиционной религиозной терминологии, которая, будучи по своему происхождению церковнославянской, к тому времени была уже вполне освоена русским языком и не могла рассматриваться в нем как чуждый или неорганичный элемент. Первый русский перевод дал традиционной церковнославянской терминологии права гражданства в русском языке. Таким образом, вслед за этим переводом мы до сих пор употребляем термины вознесение, воскресение, грех, крещение, покаяние, утешитель и др., не всегда даже догадываясь, что и греческий оригинал, и словообразовательные возможности русского языка позволяют и для этих привычных обозначений найти иную лингвистическую оболочку [4].

Впрочем, один из наиболее важных терминов был введен этим переводом и получил после него значение основного термина, это прощение (грехов), ср. в составе Молитвы Господней “и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим” (Мф 6.12, а также Лк 11.4); в литургическом церковнославянском тексте употреблен глагол оставити, в этом же значении применяется в церковнославянских текстах глагол отпустити. Новый термин не был, конечно, изобретен создателями перевода, а взят из обиходного употребления: памятникам русской письменности он известен из глубокой древности, тогда как церковнославянские тексты его не знают. Характерно отсутствие полной последовательности в употреблении нового термина: например, в молитве пророка Захарии (Лк 1.77) оставлено старое словоупотребление “спасение во оставлении грехов”; в Синодальном переводе эта непоследовательность устранена: “спасение в прощении грехов”.

Интересная попытка уточнения терминологии предпринята в эпизоде благовестил, с которым ангел обращается к пророку Захарии (Лк 1.19): “я Гавриил <...> и послан <...> возвестить тебе сию радость...” - тогда как и церковнославянский текст, и Синодальный перевод сохраняют точную передачу греческого оригинала с помощью глагола благовестить (ευαγγελισασθαι) [5]. Несомненно, переводчика смутило то обстоятельство, что в данном эпизоде содержание благовестил относится не к приходу Христа, а к явлению Предтечи Его. Точно так же в Рим 10.15 при цитировании Исайи 52.7 “прекрасны ноги благовествующих мир” употреблено причастие проповедующих, поскольку и в этом случае речь не идет о проповеди христианства. Следует отметить, что в Лк 1.19 наш перевод совпадает с английским переводом, известным под названием Библии короля Иакова (King James Version), впервые опубликованным в 1611 г. и с той поры ставшим главным литургическим текстом англиканской церкви (ср.: “I am sent <...> to schow thee these glad tidings”). Однако в Рим 10.15 английский перевод выбирает более традиционный путь: “beautiful are the feet of them that preach the gospel of peace”.

В Рим 6.3 Первый русский перевод сделал попытку вскрыть образность одного из главных христианских терминов: “Ужели вы не знаете, что все мы, крестившиеся во Иисуса Христа, погружались в смерть его? ” Разумеется, в греческом оригинале дважды употреблен один и тот же глагол βαπτιζω, который имеет значение “погружать в жидкость”, и вследствие этого стал христианским термином, поскольку таинство принятия христианства осуществляется при погружении в воду. Синодальный перевод убирает эту игру слов: “Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились?”.

Кроме того, в Первом русском переводе мы обнаруживаем стремление к обновлению восприятия устоявшихся религиозных образов и способов их выражения; во многих таких случаях Синодальный перевод вернулся к церковнославянскому тексту. Приведем без комментариев несколько примеров, в которых Первый перевод противопоставлен общему чтению церковнославянского текста и Синодального перевода (это общее чтение приводится на втором месте):

Мф 1.19 добр (об Иосифе) : праведен; 4.17 близко (царство небесное): приблизилось; 6.13 не предай (искушению): не введи (в искушение); 9.25 воскресла (девица) : встала; 11.10 вестник (об Иоанне Предтече): ангел; 11.12 достигают (царства небесного): восхищают (царство); 23.6 первые места: предвозлежания; 26.32 встречу (в Галилее): предварю; Лк 1.37 нет ничего невозможного для Бога: у Бога не останется бессильным никакое слово (цсл. не изнеможется у Бога всяк глагол); 1.48 блаженною нарекут (Богородицу): ублажат; 2.14 к человекам благоволение : в человеках благоволение; Ин 1.3 без Него не получило бытия ничто : без Него ничто не начало быть; 2.4 что тебе до Меня : что Мне и тебе; Деян. 2.39 обещание : обетование; 8.22 простится (помышление) : отпустится; 8.40 проповедывал Евангелие (Филипп): благовествовал и др.

Уже из этих примеров видно, что Первый русский перевод никоим образом не был простой русификацией церковнославянского текста. Эта сложная работа опиралась на несколько источников: принятую в Русской Православной Церкви богослужебную форму текста на языке церковнославянском, греческий оригинал и ту интерпретацию, которую можно было найти в европейских переводах того времени.

Внимательное отношение к церковнославянскому тексту позволило переводчикам выявить и не повторить одну ошибку, которая известна всей рукописной и печатной церковнославянской традиции, то есть восходит, по всей вероятности, к первоначальному тексту, появившемуся в IX в. Говоря о своем предвечном существовании, Иисус восклицает: “Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой” (Ин 8.56). В церковнославянской традиции здесь применено условное наклонение (радъ бы былъ да бы виделъ день мои) [6], что несовместимо с ответной репликой неверующих иудеев: “Тебе нет еще и пятидесяти лет, и Тебе ли видеть Авраама?” - и богословски значимым ответом Иисуса: “Прежде, нежели Авраам родился, Я был”.

Неожиданное решение мы встречаем в Евангелии от Иоанна. В отличие от других евангелистов, Иоанн не описывает евхаристии, совершенной Иисусом во время последнего ужина с учениками [7], зато евхаристическая тема полноценно разработана им в шестой главе, которая открывается эпизодом насыщения пяти тысяч, после чего следует проповедь в синагоге Капернаума, когда Иисус объясняет, что истинная пища и истинное питье — это Его тело и Его кровь. Греческое название таинства причастия евхаристия было уже в древности переведено у славян терминами благодарение или воздание хвалы, передающими внутреннюю форму греческого слова, поэтому всякие отступления от этих соответствий имеют исключительно богословские причины. В начале эпизода мы находим традиционную передачу термина в соответствии с церковнославянским словоупотреблением: “Иисус, взяв хлебы, воздав хвалу, роздал ученикам” (Ин 6.11). Однако при описании событий следующего дня, когда толпы разыскивают Иисуса на месте насыщения, переводчик изменяет терминологию: “суда пристали близь места, где ели хлеб по благословении Господнем” (Ин 6.23). Между тем в обоих стихах греческого текста употреблен один и тот же глагол ευχαριστεω, ср. в церковнославянском “хвалоу воздавше Господеви”. Правда, при описании тайной вечери в Евангелиях от Матфея (26.26) и Марка (14.22) и церковнославянский текст употребляет глагол благословити, но там греческий текст содержит форму ευλογεω, тогда как в стихах Мф 26.27, Мк 14.23, Лк 22.17 и 19, 1 Кор 11.24 при описании этого таинства употребляется терминологически точное сочетание воздать хвалу или благодарить (греч. ευχαριστεω). Таким образом, переводчик смело “исправил” евангелиста путем согласования, гармонизации с Мф 26.26 и Мк 14.22. Синодальный перевод удержал это новшество Первого русского перевода, и лишь епископ Кассиан (Безобразов) в своей редакции 1970 г. вернул правильное чтение: “ели хлеб по благодарении Господнем”.

Однако некоторые ошибки и неточности не должны смущать читателя: Священное Писание не такой простой текст, чтобы в нем мог безошибочно ориентироваться даже специалист. Важнее в данном случае обратить внимание на то, что во всех этих деталях Синодальный перевод полностью зависит от своего предшественника. По сути дела, Синодальный перевод должен рассматриваться как редактура или переработка Первого русского перевода; отношение между двумя этими версиями заслуживает самого серьезного внимания и изучения, ибо традиция русских переводов Св. Писания крайне скромна.

Относительно греческого оригинала, которым пользовались создатели Первого перевода, можно высказать следующие соображения.

Редактура церковнославянского текста, осуществленная перед его изданием в 1751 г. в виде так называемой Елизаветинской Библии, придала церковнославянскому тексту большой авторитет; в первой половине XIX в. в официозных кругах неоднократно выдвигалась идея канонизации Елизаветинской Библии по примеру латинской Вульгаты, но осторожное благоразумие священоначалия, в частности, митрополита Московского Филарета, предотвратило этот шаг [8]. Безусловно, как текст литургического употребления церковнославянский перевод содержал в себе все главные черты греческого текста, принятого в византийском богослужении, и это придавало ему большую церковно-религиозную значимость. Инициаторы Первого перевода были достаточно образованными людьми, чтобы отдать все законные преимущества оригиналу перед переводом, но их отношение к греческому оригиналу существенно отличалось от того, какое имеет место сегодня.

Хотя многие из тех фактов, на которые опираются современные текстологические воззрения на природу греческого новозаветного текста, были известны уже к началу XIX в., текстологическая теория в своем законченном виде сформировалась только к третьей четверти века в издании греческого новозаветного текста, осуществленном двумя выдающимися английскими специалистами Хортом и Весткоттом [9]. Согласно этой теории, в древности существовали три разновидности греческого новозаветного текста: (1) Александрийский, наиболее близкий к первоначальному оригиналу, (2) Западный, неустойчивый и нестабильный текст бродячих проповедников христианства и (3) Византийский, получивший преобладающее распространение с IV в., после того как христианство добилось официального признания в Римской империи. Александрийский текст достаточно хорошо известен сегодня по Ватиканскому кодексу IV в., его существование уже во II в. убедительно доказывается папирусом № 75, который содержит ту же разновидность текста, что и Ватиканский кодекс. Западный текст тоже может датироваться II в., но вследствие слишком большого диапазона разночтений, которые характерны для его представителей, эту версию трудно использовать для реконструкции архетипа (первоначального текста); ее лучший представитель, кодекс Бе-зы V в., имеет немало совпадений с византийским текстом и древними латинскими переводами. Византийский текст получил распространение в связи с богослужением, поэтому он подвергся заметному редактированию, которое ставило перед собой такие цели как облегчение восприятия текста на слух (замена местоимений именами, улучшение грамматики), гармонизация текста, с тем чтобы отрывки сходного содержания имели одинаковое лексико-грамматическое воплощение; отражением устно-литургического бытования текста является прибавление в конце текста или других значимых местах аминь как обязательного элемента восклицания. Ранним и хорошим представителем византийского текста является Александрийский, кодекс V в., подаренный королю Иакову в начале XVII в. патриархом Константинопольским Кириллом Лукарисом и хранящийся в Британском музее.

Из пяти с лишним тысяч греческих рукописей, содержащих текст Нового Завета, более 80% относится к византийскому типу, так что и при первом издании греческого текста в 1516 г. (его осуществил в Базеле Эразм Роттердамский) были использованы рукописи византийского типа. Почти все публикации греческого новозаветного текста до начала XX в. представляли собой перепечатки первого издания, почему за этим типом византийского текста и закрепилось название Textus Receptus (“общепринятый текст”, сокращенно — TR). Все переводы до начала XX в. на европейские языки, включая перевод Мартина Лютера и Библию короля Иакова, сделаны с этого издания. Церковнославянская традиция не была столь тесно связана с TR, поскольку она завершила свое формирование уже в начале XIV в., но при издании в 1581 г. первой печатной церковнославянской Библии (так называемой Острожской) и при перепечатках в XVII и XVIII вв. Нового Завета проводились отдельные сближения с различными изданиями греческого текста, главным образом с TR.

Ватиканский кодекс впервые опубликован в 1587 г. в Риме (это издание обычно называют Sixtina Romana по имени папы Сикста V), Александрийский кодекс издан в Оксфорде в 1707-1720 гг. Дж.Грэйбом. Уже справщики Елизаветинской Библии 1751 г. пользовались в своей работе изданием Александрийского кодекса, который с момента своего появления рассматривался как лучший представитель византийского текста. Ватиканский кодекс, вероятно, по ассоциации с его названием, нередко воспринимался как представитель “западно-католической” традиции, не взирая на то, что был написан в IV в., задолго до распадацерковного единства.

Указание в постановлении Комиссий духовных училищ об использовании греческого текста лишено той конкретности, какой бы мы ожидали от подобного документа сегодня, но в начале XIX в. не существовало сколь-нибудь острых разногласий в отношении употребления того или иного издания, фактически переводчикам была предоставлена свобода пользоваться всем доступным материалом, как печатным, так и рукописным.

Необходимо отметить ту добросовестную аккуратность, с которой они заключили в квадратные скобки все места своего перевода, для которых не нашлось соответствия в греческом тексте и которые, следовательно, как раз и могли быть переведены с церковнославянского [10]. Кроме того, квадратные скобки использовались также при введении в перевод слов, отсутствующих в оригинале, т.е. в том же значении, в каком применяется курсив. Например: “вышел в Вифанию с двенадцатью [учениками] (Мк 11.11); “Исаак [родил] Иакова” (Деян 7.8). В других местах аналогичные случаи оформлены в согласии с основным правилом: “хитон же был не сшитый, а тканый” (Ин 19.23). В Синодальном переводе все квадратные скобки устранены или, в некоторых случаях, заменены круглыми. Таким образом, круглые скобки в Синодальном переводе стали как пунктуационными, так и текстологическими. При отсутствии соответствующих комментариев, их значение не может быть правильно понято читателем.

Нужно отметить, что не все текстологические расхождения между источниками отмечены в Первом переводе квадратными скобками. Например, в Иак 3.12 Первый перевод, вопреки церковнославянскому тексту, воспроизводит без всяких оговорок чтение Александрийского кодекса: “Может ли, братия мои, смоковница приносить маслины, а виноградная лоза смоквы? Также и соленый источник не может изливать сладкую воду”. Синодальный перевод возвращает второе предложение к церковнославянскому тексту, что находится одновременно в соответствии с TR: “Также и один источник не может изливать соленую и сладкую воду”.

В сфере стилистики Первый перевод также не остался в пределах простого воспроизведения особенностей церковнославянского текста, с известным систематизмом в нем предприняты усилия к тому, чтобы избежать излишнего буквализма, использовать, по возможности, лаконические языковые средства, следить за благозвучием перевода.

Синодальный перевод отказался от многих стилистических находок Первого перевода, отдав предпочтение стилистически нейтральным и семантически обобщенным словам. Не претендуя на то, чтобы дать исчерпывающую характеристику языковой правки, предпринятой в Синодальном переводе, выделим лишь две главных ее линии. Одна из них заключается в предпочтении Первым русским переводом лексической сочетаемости, которая отражала сложившиеся нормы русского языка. Напротив, Синодальный перевод отдает предпочтение буквальному воспроизведению словосочетаний греческого текста, тем самым следуя устоявшимся церковнославянским шаблонам: Мф1.18 начали жить вместе (об Иосифе и Марии): сочетались; 1.19 развестись с нею: отпустить ее; 1.24 пробудясь от сна: встав от сна; 3.4 носил (одежду): имел; 3.8 принесите (плод): сотворите; 5.33 не нарушай (клятвы): не преступай; 6.2 раздаешь (милостыню): творишь; 9.3 сказали про себя: сказали сами в себе; 13.26 хлеб взошел и стал колоситься : взошла зелень и показался плод; 13.28 выполоть (плевелы): выбрать; 15.2 нарушают (предание) : преступают; 18.31 рассказали, что случилось : рассказали все бывшее; 20.20 подошла (к Нему): приступила; 23.4 и пальцем не хотят двинуть : не хотят и перстом двинуть; Мк 6.14 (имя Его) сделалось известным : стало гласно; Деян 9.36 подавала (милостыню): творила; 16.34 приготовил стол : предложил трапезу; Иак 1.19 готов слушать : скор на слышание; 5.11 почитаем блаженными : ублажаем.

Вторая линия заключалась в предпочтении конкретной лексики, которая точно и недвусмысленно обозначала известные материальные явления и действия. В большинстве случаев она заменяется в Синодальном переводе на ту, которая уже нашла применение в церковнославянском тексте. Ср.: Мф 3.11 сапоги [11]: обувь; 5.26 полушка : кодрант; 5.41 верста : поприще; 10.29 воробьи : малые птицы; 13.27 хозяин: домовладыка; 19.10 (обязанность) мужа к жене : человека к жене; 25.27 купцы: торгующие; 6.22 гости : возлежавшие; Ин 2.6 ведро : мера; Деян 4.34 владельцы поместьев : которые владели землями; 1 Кор 7.8 холостой : безбрачный; 11.4,5 мужчина: муж; женщина: жена. [12]

Любопытно, что в свое время употребление слова воробей в Первом русском переводе вызвало резкую критику Иннокентия, архиепископа Херсонского, которая позже была обращена и против редакции еп. Кассиана, где это слово также используется. Суть критики сводится к тому, что воробей слишком русская птица, что русский читатель не будет убежден тем, что за воробья кто-то в Палестине готов платить хотя бы и ничтожные деньги [13]. Греч. στρουθος и στρουθιον обозначают все-таки воробья и никакое иное существо, воробьи являются самыми распространенными птицами в Палестине, покупка двух воробьев за ассарий (Мф 10.29) едва ли была назначена для обеспечения питания, по-видимому, речь идет о почти символическом жертвоприношении, совершаемом бедняками [14].

Зная долгую историю кропотливой подготовки Синодального перевода и скромные результаты в этой сфере в последующее время, можно только поражаться той быстроте и эффективности, с которой был осуществлен первый перевод Нового Завета на русский язык. Нас не должно смущать, что некоторые частные решения в этом переводе были сделаны с оглядкой на английский перевод короля Иакова, такая практика взаимодействия переводов Св. Писания на разные языки является обычной и нормальной. Ведь и сам английский перевод 1611 г. находится в зависимости от перевода Лютера; перевод блаж. Иеронима (342-420 гг.) на латынь, называемый Вульгата, повлиял на большинство католических и протестантских переводов Ветхого Завета на европейские языки и отразился в IX в. в славянских переводах свв. Кирилла и Мефодия. Библейское богословие носит общехристианский характер и со времени Оригена (185-254 гг.) осуществляется международными усилиями. Язык перевода несет на себе тот или иной национальный отпечаток, но христианская мысль национальной быть не может.

Синодальный перевод был сделан в другую общественную эпоху, характер которой определялся не либерально-просветительскими идеалами, а потребностями государственного строительства. Появившийся в годы уничтожения крепостного права, Синодальный перевод был обращен к гораздо более широкой аудитории. Его создателей увлекал образ русской версии, не уступающей по своему каноническому авторитету оригинальным текстам Св. Писания. Эти обстоятельства обусловили исключительную близость Синодального перевода к литургическому церковнославянскому тексту и тем самым к греческому оригиналу, жесткость и непрозрачность его стилистики. По намерениям Св. Синода, перевод был назначен для “домашнего назидательного чтения”. И действительно, в своем ветхозаветном отделе, переведенном с еврейского оригинала и сравнительно свободном от влияния церковнославянского текста, он предложил русскому читателю едва ли не первую возможность самостоятельного усвоения библейского содержания. Но в новозаветном отделе, из-за слишком добросовестного воспроизведения большей части особенностей церковнославянского текста, он достиг гораздо меньшего на пути распространения христианской проповеди в частной жизни, чем было задумано.

За восемь месяцев после издания Первого русского перевода разошелся весь опубликованный, громадный по тем временам, тираж в 20 тысяч экземпляров, но судьба этого перевода в русской истории, культуре и религиозной жизни была несчастлива. Он стал жертвой борьбы, развернувшейся вокруг Российского Библейского Общества, и вместе с закрытием этого Общества исчез из обращения. За рубежом было предпринято несколько переизданий, которые, конечно, достигали России, но в количестве ничтожном. Известно, что одним из владельцев и читателей Нового Завета в издании 1823 г. был Ф.М.Достоевский.

Авторы Первого русского перевода Нового Завета хотели, чтобы их творение встало в один ряд с великими переводами эпохи Реформации, т.е. переводами Мартина Лютера (1534) на немецкий язык, Юрия Далматина (1586) на словенский, чешской Кралицкой Библией (1572-86), переводом короля Иакова (1611) на английский и другими национальными версиями Св. Писания, игравшими в культуре активную творческую роль, определявшими судьбы литературы и национального языка, формы духовного просвещения. Конечно, все названные переводы принадлежали более ранней исторической эпохе и более ранней стадии в строительстве национальной культуры. У нас в России о таком переводе мечтал Петр I, когда в 1719 г. предпринимал печатание двуязычного голландско-славянского текста Нового Завета. Но в начале XVIII в. ни русский язык, ни деятели религиозного просвещения в России не были готовы к такому подвигу. В XIX в., после Ломоносова и Карамзина, вопрос о формировании национальной культуры и русского литературного языка был уже решен, и решен чисто светским путем.

Новое переиздание Первого русского перевода имеет безусловное культурное значение, оно открывает забытую и малоизвестную страницу в истории богословской мысли и духовного просвещения в России, тем самым предлагая полезный для будущего урок.


Сноски:

1 В 1876 г. был опубликован полный кодекс библейских книг Ветхого и Нового Завета в этом переводе, но отдельно Четвероевангелие в Синодальном переводе было опубликовано в 1860 г., а остальные новозаветные книги — в 1862 г.

2 История создания Первого русского перевода, а равным образом Синодального перевода со всей возможной полнотой изложена в книге: Чистович И.А. История перевода Библии на русский язык. СПб., 1899 [репринт книги осуществлен Российским Библейским Обществом в 1997 г.].

3 В 1821 г. на частные средства в Париже было опубликовано Евангелие от Матфея в этом переводе с предисловием трех иерархов.

4 О таких возможностях говорят некоторые русские переводы, появившиеся в последнее время.

5 Со стремлением последовательно передавать термин Евангелие словосочетанием радостная весть мы встречаемся в некоторых современных переводах. См., например: Канонические Евангелия / Перевод с греческого В.Н.Кузнецовой. М., 1992.

6 См.: Евангелие от Иоанна в славянской традиции. СПб., 1998.

7 Следует иметь в виду, что традиционное название этого ужина “тайная вечеря” означает вовсе не скрытый, конспиративный характер собрания, как это нередко понимается, но то, что в его ходе совершается таинство причастия.

8 См.: Чистович И.А. История перевода Библии... С. 129-133.

9 Westcott B.F. and F.J.A.Hort. The New Testament in the Original Greek. Vol. 2: Introduction. London, 1882. Изложение этой теории по-русски см.: Мецгер Б.М. Текстология Нового Завета: Рукописная традиция, возникновение искажений и реконструкция оригинала. М., 1996. Современное состояние вопроса представлено в следующих работах: The Text of the New Testament in Contemporary Research: Essays on the Status Questionis / Ed. by Ehrman B.D. and M.W.Holmes. Grand Rapids, 1995; Epp E.J. Textual Criticism in the Exegesis of the New Testament, with an Excursus on Canon // Handbook to Exegesis of the New Testament/ Ed. by S.E.Porter. Leiden- New York-Koln, 1997. P. 45-97.

10 Ср. пункт одиннадцатый из приведенного выше постановления: “Слов, избыточествующих в славенском, не исключать из текста, а токмо отмечать их знаками* (Чистович И.А. История перевода Библии... С. 27).

11 В данном случае Первый перевод сохраняет слово церковнославянского текста, но к середине XIX в. оно стало восприниматься как вульгаризм, благодаря широкому распространению в бытовом употреблении.

12 Из более редких лексических черт Первого перевода нужно отметить то, что изредка в нем используется лексика, только что получившая в это время права в обиходе образованного общества, ср. Мк 11.18 был в восхищении: удивлялся, 2Кор 12.15 с удовольствием : охотно. Даже и сегодня такого рода слова кажутся инородными для структуры религиозного повествования.

13 Иванов А. Новый перевод на русский язык Евангелия от Матфея // Журнал Московской Патриархии. 1954. № 5. С. 40.

14 См.: Архим. Никифор. Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия. М., 1891. С. 136.